Мы похожи на них

Все дальше уходит эта война. Уже 60 лет тихо ночами в Москве. Не маршируют   ополченцы, уходя в неизвестность. Не боятся женщины почтальонов…
Все дольше длится память об этой войне. Тают ряды, растворяются незаписанные воспоминания. И военные фильмы показывают совсем редко. Но еще приходят к Большому театру седые люди с наградами на пиджаках…
Через 5–7 лет мы останемся ровно с тем, что есть, – уже никто не расскажет о Великой Отечественной ничего нового. Сегодня еще не поздно.  Еще можно разложить старые письма и фотографии c затертыми уголками. И расспросить всех, кто жил тогда: как это было?

Елена Бурцева, секретарь
– Каждый раз, когда смотрю фильмы про войну, вспоминаю старые фотографии нашего дедушки Александра Ивановича Щеголева. Вот июнь 41‑го, он с сестрой и братом только окончил восьмилетку и хочет идти учиться дальше. А вот он в учебном корпусе – через полгода безусый лейтенант Санека в неполные 18 лет примет командование взводом. Судьба берегла его. При форсировании Днепра он не утонул – был лишь ранен в руку, и при этом спас командира батальона. В боях на Курской дуге дедуля получил второе серьезное ранение, но подлечился и вернулся на фронт. Победу встретил в Венгрии. Полковник Щеголев награжден многими орденами и медалями. Сейчас ему за 80, и годы берут свое. Но дедуля не унывает, и мы, трое внуков, его очень любим и стараемся поддерживать.

 Марина Макеева, редактор
– Фотохудожник Василий Малышев, дедушка моего мужа, во время войны был военным фотокором, главным редактором Фотохроники ТАСС и даже служил в разведке аэрофотосъемщиком. В 1945 году он снимал Нюрнбергский процесс. Cамые ответственные заседания снимали только четыре фотокорреспондента – по одному от СССР, США, Англии и Франции. Вот отрывки из книги Василия Алексеевича.
«…Имея достаточно времени и хорошую оптику, я мог тщательно наблюдать за лицами и поведением сидящих на скамье подсудимых. Исподлобья глядящий и злобно озирающийся Геринг являл собой в моем представлении главного палача, твердолобого и жестокого. Вытянутый в струну, с бегающими глазами, все время подергивающийся и кутавшийся в плед Гесс был не менее страшным палачом. Бросалось в глаза лицо Кальтербруннера, по-лошадиному длинное, холодное, страшное…

Приговоры зачитывались председателем международного суда. Подсудимых вводили под конвоем по одному. Вот рядом со скамьей подсудимых стоит в наушниках Геринг. Сзади – конвой. Вдруг тотчас, как только прозвучал текст обвинения, Геринг начал делать знаки рукой, показывая на свои наушники: оказалось, где-то порвался радиопровод, и он ничего не слышит.

Забегали радисты в поисках обрыва. Судья перестал читать. Но вся аудитория уже знала, что Геринг приговорен к смертной казни через повешение. Не знал только один человек – Геринг.

Радиолинию исправили. Приговор зачитали снова. Геринг зло взглянул на аудиторию зала суда, бросил наушники, резко развернулся и ушел, сопровождаемый конвоем…»

Мария Белицкая, зам. главного редактора
– Мама говорит, что мой дед никогда не рассказывал о войне, и все же одну историю я знаю. Ее напомнил брат деда в день 30-летия Победы: «А помнишь, под Старой Русой?»

…Александра Железнова призвали на Северо-Западный фронт в августе 1941 года. Под Старой Русой его часть попала в окружение. Уцелевшие бойцы ослабели от голода, едва передвигались, болезни и вши одолевали не хуже пуль. Сколько раз за полтора месяца они пытались пробиться к своим, неся огромные потери. И вот еще попытка, наверняка последняя. Батальон, еле‑еле насчитывающий роту, выскочил из спасительного леса и почти тут же наткнулся на танки – на этот раз наши. Вслед за танками тянулись полуторки. Обессилевший Саша опустился на землю, к нему бежал боец с удивительно знакомым лицом: «Саня! Что с тобой, Саня?!» Это был его родной брат Василий. Старший отдал младшему свою пайку хлеба, крепко обнял и рванул догонять свою полуторку. В следующий раз они встретились в родном доме после Победы.

Юлия Жагленок, обозреватель
– В июне 1941 года прабабушка Антонина Александровна Вигелис вместе с семьей поехала отдыхать в деревню Самсыкино под Малоярославцем. Время было выбрано неудачно: началась война. Деревня три месяца переходила из рук в руки – то к нашим, то к немцам. После очередного боя в дом прабабушки постучался раненый солдат в советской форме. Его втащили в избу, уложили за занавесочкой и стали выхаживать. Когда на пороге появлялись немцы, Антонина Александровна говорила: «Брат, уже не встает с постели, тиф». Попробуй ей не поверь – страшно! Немцы солдата не тронули. Федор (фамилию история не сохранила) «проболел тифом» около трех недель. Когда советские войска в очередной раз отбили деревню, его забрала в госпиталь санитарная машина.

Светлана Валхар (Ришина), корреспондент
– Однажды мне на глаза попались листочки, соединенные канцелярской скрепкой. Читаю первые строчки: «Медаль «За оборону Москвы». Рассказываю по просьбе моей внучки Светланы Ришиной…»

Михаила Чупятова, авиаконструктора КБ Туполева, на фронт не брали. Его мозги были нужнее любых других подвигов. Но пороху понюхать довелось и ему.
В сентябре 1941 года дед вместе с самолетостроительным заводом эвакуировался в Подлипки. Рядом был огромный аэродром. Все боялись: вдруг ночью немецкий десант высадится? Выкопали за аэродромом дзоты, на крышах ангаров оборудовали стрелковые точки. Пулеметы взяли со склада – те самые, «самолетные». Запас пулеметных лент также внушал уверенность: если что – отобьемся! В одну из первых ночей в дозор пошел мой дед. Небо было расчерчено лучами прожекторов. Немцы, чтобы было легче ориентироваться, сбрасывали на парашютах магниевые ракеты, и они ярко вспыхивали. К Москве прорвалось сразу несколько фашистских бомбардировщиков. Один подлетел совсем близко и сбросил в лесу огромную бомбу. Взрывы, вспышки! Крыша ангара затряслась и подпрыгнула. Дед решил: «Десант!» – и открыл огонь из пулемета. Утром все выяснилось, и он смущенно говорил, что стрелял по воробьям. Но все же за бдительность его представили к медали «За оборону Москвы».

Мария Балашова, редактор
– Когда он входил во двор, мальчишки замирали в восторге. Кто честь отдавал, кто пузо втягивал, а мой отец – тогда просто Колька – бежал здороваться, провожаемый завистливыми взглядами, с женихом своей сестры Веры. Погоны, новенький, только что учрежденный орден Красной Звезды на гимнастерке – мой будущий дядя Наум Лернер был настоящим героем. Военная судьба не убила его, не посадила – только пальцем грозила не раз. Как-то вышел из полуторки «в кусты». Не успел расстегнуть галифе – ба-бах! – от машины осталась только воронка, а он жив-невредим… Однажды он крепко заснул на лежанке в избе. Проснулся – все разнесло, бой вокруг, а в центре событий – он да печка с трубой… Войну майор Лернер закончил в Германии. Теперь – на Дальний Восток. Дядя обогнал свой состав на мотоцикле и сумел побыть дома, на Малой Грузинской, целых два часа с семьей… Вскоре он стал комендантом города Франкфурта-на-Одере.

Оксана Малюкова, корреспондент
– На перевязку через день, на работу месяца через два, не раньше, – подытожил врач. – А вы, правда, не нарочно?
– Нет! – замотали головами сестры Лопаткины (в будущем – мои мама и тетя).
Одной 17 лет, другой – 16. Приходит Саша домой после ночной смены, а Нинка… спит. Ей же на завод в 6.00! Ночью дежурила в госпитале, стирала бинты, пришла прикорнуть на пару часов и – проспала. В 42‑м году на авиационном заводе работали по 12 часов, в воскресенье – 18. На работу пешком, с работы пешком, ночью – в госпиталь. Иногда, чтобы не терять драгоценные часы, спали прямо в цеху…
По законам военного времени за опоздание на работу даже на 10 минут грозил суд. Сестры ужасно испугались. Кому из них пришла эта идея в голову – не помнят. Нине на запястье правой руки налили азотной кислоты, и причина для опоздания получилась серьезная – девочку не засудили. Шрам от ожога остался на всю жизнь.

Анна Туревская, главный редактор
– Эдик, Эдя, Эденька, отличник, надежда и радость мамы и бабушки… Младшему лейтенанту Туревскому повезло. В 1943 году он не умер в учебке от дистрофии и воспаления легких. В 1944‑м снаряд, взорвавшийся рядом с мотоциклом, изрешетил осколками не его спину. Вскоре в нашем тылу случайная пуля лишь задела руку. А в ночь на 9 мая 1945‑го отчаянно повезло не только ему… Ночью двадцать солдат и офицеров спали в одном из берлинских домов. И вдруг – выстрелы, орудийные залпы. Кто в чем, они заметались, повалили вешалку с висящими на ней автоматами. И началось! Оружие посыпалось, от ударов о пол слетели предохранители, темную комнату осветили трассирующие пули, отлетавшие рикошетом от одних стен к другим. Чудом никого не задело. Оказалось, это был не бой, а… салют, и все они дожили до Победы. Потом в 1958‑м моей маме повезло с мужем, а спустя десять лет мне невероятно повезло с отцом.